фев. 2015
Подмосковный февраль
Сегодня десятое февраля. Уже почти что три дня, как в подмосковной природе наступил зимний рай. Погода - настоящая зимняя...
40
8567
...Температура минус восемь-десять, солнышко то появляется, то уходит. Сыпет лёгкий снежок, временами закручиваясь в метель. Снег на проселочных дорогах не тает. Душевно и очень красиво.
Во время учебы в мединституте к этому времени зимняя сессия была сдана, отработки отработаны, «хвосты отрезаны». А к приёму измученных медицинскими науками студентов были готовы подмосковные дома отдыха и пансионаты. Наша компания зимние каникулы проводила в «Ёлочке». Ели, пили, плясали до утра, еле просыпались на завтрак. Короче, оттягивались как могли. Да! Ещё в промежутках катались на лыжах, играли в волейбол и совсем от лени садились на саночки с горочки — благо под Звенигородом протекает Москва-река, берега высокие, было с чего скатиться!
Сдав экзамены, быстренько сложив вещички, набивались в электричку. И как только сползали на станции с поезда, останавливались for a while, чтобы вдохнуть полной грудью, одуревши от свежего воздуха. Первые две ночи спали без задних ног. Казалось невозможным, что вокруг тебя такая свежесть. Хотелось напитаться, надышаться этим воздухом, съесть его, как витаминный мармелад, и чтобы вся одежда им пропахла. Так-то в обычной жизни были мы все пропахшие больницами, на базе которых проходили занятия студентов медицинского института.
Я училась в третьем меде, Московском медицинском стоматологическом институте, на лечебном факультете. Он был основан в 1922 году и теперь вполне заслуженно носит звание Московского государственного медико-стоматологического Университета имени А.И. Евдокимова (основоположник научной школы отечественной школы хирургической стоматологии). В наше время факультетов было три: лечебный, стоматологический и гигиены. Сейчас семь. Лечебный факультет был открыт в 1968 году, первый выпуск состоялся в 1972г., а в 1974 было создано вечернее отделение. По-русски говоря, лечебный факультет был создан для нужд Москвы, города, стремительно разроставшегося, наполнявшегося приезжими и приезжавшими работать по лимиту. Из нас, поступивших в 1972 и закончивших в 1978, готовили «черную кость» московского здравоохранения. После окончания нас всех должны были оставить в Москве и направить на работу в скорую помощь и поликлиники. Принимали на лечебный факультет москвичей и живущих в ближнем Подмосковье.
На первом курсе мы заново по-медицински выучили химию и физику, настоялись в анатомичках у каталок со свежими трупами, приготовленными для учебного препарирорвания, вызубрили гистологию — науку о строении тканей. Потом перешли к патологической анатомии, физиологии и так далее. Долгие шесть лет занятия с девяти до шести каждый день. Пропущенные отрабатывали по вечерам. Короче, после окончания института и интернатуры, мы могли практически всё по профилю лечебное дело. Ничего не боялись, потому как были вымуштрованы на базе 36 городской клинической скоровспомощной больницы, куда везли всех и вся со всякими болезнями, страшными травмами, где был инфекционный роддом, в который попадали роженицы из числа женщин самых разнообразных профессий и социальных слоёв. Помогали 36 в нашем образовании более интеллигентные 50, 70, 33 Остроумовская больницы, а также 15 психиатрическая, туберкулёзные, кожвендиспансеры города Москвы.
Работать в Склифе после окончания интернатуры было очень тяжело. Моей дочери было три годика, и проводить сутки через трое, а также кучу ночных дежурств в стационаре я не смогла. Оставить малышку и уйти на дежурство, а потом сидеть допоздна и корпеть над статьями для научных журналов вместо того, чтобы отдавать всё свободное время ребёнку. Решила, что заниматься «серьёзной» карьерой буду, когда моё солнышко подрастёт и отправилась в поликлинику рядом с домом. Меня взяли в промышленное отделение. Раньше каждое уважающее себя крупное предприятие имело свою же собственную медсанчасть. Те предприятия, исследовательские институты, заводы, расположенные в черте Москвы, которые не могли организовать свою собственную медицинскую службу, прикреплялись к «промышленным отделениям» крупных поликлиник. Врачи промышленного отделения вели несколько закрепленных за ними предприятий. Проводили осмотр людей при приёме на работу, организовывали профосмотры, наблюдали пациентов с острыми заболеваниями, лечили всех заболевших, вели кучу документации и взаимодействовали с начальством. Все работники прикреплённых к промышленному отделению предприятий, прописанные в других районах, могли прийти на приём, обратиться по любому вопросу к нам, терапевтам промышленного отделения. Пол дня мы проводили на закреплённых за нами медпунктах заводов и НИИ, а вторую половину рабочего дня сидели на приёме в поликлинике и принимали всех, кто пришел на приём без различия «мой» это пациент или с другого, не прикреплённого ко мне предприятия. Вот тогда, уже тогда я поняла всю несправедливость советской системы распределения заработанного, в кавычках - «по труду». В одну смену в промышленном отделении принимало два терапевта. Работники заводов, фабрик, научных институтов района могли выбрать любого врача. То есть могли пойти на приём и ко мне, и к моей коллеге. Так вот получалось, что у дверей моего кабинетав всегда сидела длиннющая очередь. Никогда, за редким-редчайшим — по пальцам перечесть - исключением, я не могла уйти с работы вовремя, не могла отказать тем, кто слёзно просил принять. А моя коллега, около кабинета которой восседало два-три человека, успевала напиться чаю, почитать книгу, накраситься и спокойненько равно в двенадцать (завершение утреннего полприёма) или в шесть часов вечера (вечернего) отправиться домой. При этом зарплата у нас была одинаковой. И заведующая отделением, извиняясь, мне говорила: «Ну, Леночка, что ты! Тебя так все любят! Все к тебе на приём хотят!».
Блин! Так все и хотели, потому что толку от встречи с моей головой им было больше, чем с мозгом моей соседки. До сих пор помню её дурацкую улыбку.
Работать было трудно. В моём ведении был научно-исследовательский институт с опытным заводом, обувная фабрика «Труд» и на четверть ставки механический завод, на котором делали баночки для твёрдых духов и пружинки для шариковых ручек.
В НИИ работали понятные люди, и болели они понятно. В принадлежащем институту заводу работники были разные: простые работяги из Подмосковья, с Украины, над открытыми ваннами с соляной и серной кислотой стояли бывшие зэки — их больше никуда не брали. Вот они болели страшно и всегда тяжело. Если язва, то прободная, если инсульт, то смерть на рабочем месте.
Это был совсем другой мир, чем в тот, в котором жила я. Нас, молодых врачей ненавидели старшие коллеги, заскорузлые в своём незнании нового. Раньше не было обязательного сертифицирования врачей и большинство старших закисало на своих должностях, не желая поменять представления о новых методах врачебной работы. Но несмотря на их палки в колёса, мы бились, сражались за своих пациентов, были по-настоящему ответственны по отношению к тяжело трудящися москвичам.
Помогали нам, молодым докторам, фельдшерицы здравпунктов, наши заместители на местах в подшефных предприятиях. Следили за диспансерными больными — тогда все имеющие хоть какую болезнь, состояли на учете и проходили ежегодное обследование, а при необходимости лечение амбулаторное или стационарное. Моим главным помощником была Надежда Рейн, фронтовичка и правдоруб, заведующая здравпунтом завода с НИИ, которую боялось все поликлиническое и районное начальство. Правду-матку она рубила нещадно, медицинское начальство посылала громко и резко на три буквы. Меня очень уважала, была предана медицинской совестью, все вопросы обсуждала, советовалась, во время приёма пациентов в кабинете медпункта ходила на цыпочках, и гордо вышагивала рядом во время проверок цехов и лабораторий. Мы очень дружили, и она знает, что в День защитника Отечества всегда поднимаю рюмку её Светлой памяти.
Два других фельдшера — это отдельный абзац в истории. Татьяна Сергеевна — фельдшер, заведующая здравпунком на обувной фабрике. Очень симпатичная и организованная женщина. Ей приходилось крутиться между начальством в поликлинике и директоратом завода. Медицинскому начальству поликлиники и района нужна была обувь, потому как купить было нечего, даже в нашем фирменном «Доме Обуви» на Проспекте Мира. Организовывать процесс индивидуального пошива для каждого и договариваться с начальством обувной фабрики должна была фельдшер здравпунта. Разобравшись в вопросе, я ходила на приём на обувную фабрику в лучших туфлях, чтобы не дай Бог! никакая гадина не пыталась меня купить пошитыми ботинками и заставить плясать под свою дудку.
Раньше в каждой советской организации существовала строжайшая социалистическая иерархия. На обувной фабрике была одна принцесса после главного короля — отца-директора. Это заведующая складом, страшная, противная и очень наглая тётка. Во время обеденного перерыва она садилась в столовой за самый видный столик в центре зала. Покупала порцию свёклы с майонезом и в буфете половину огромной туши осетра горячего копчения. Брала у поваров нож (обычно ножи в столовых не выдавали) и, демонстративно поглядывая вокруг, отрезала толстенные куски этой Прости Господи! осетрины и томно у всех на глазах жевала.
Рабочие получали немного, осетриной затариваться не могли, и напрочь зависели от заведующей складом. Какую кожу выдаст - такого качества туфли сделают. От этого зависит заработок и премия. Поэтому трудящий люд ходил, вежливо ей кланялся, желал хорошего аппетита. Зрелище, надо сказать, было премерзкое.
Завод был реконструирован, к кажому рабочему месту подведена вытяжка и вентилляция. Это было очень важное, очень нужное дело. Рабочие трудились, используя токсичные клеи, вредное воздействие которых реально можно было уменьшить, используя вытягивающие устройства. Но как-то во время обхода цехов я увидела, что вытяжка не работает. Устроила выездное совещание районного профпатолога, заведующей отделением, фельдшера и себя лично. Мы заявились к директору завода. Он принял нас, развалясь в кресле. Достал из шкафа бутылку воды, откупорил и спросил, чего надо. Профпатолог начала выступать, я добавила. Вентилляцию включили. С тех пор директора я не видела ни разу — фельдшер, извиняясь, говорила, что по всем вопросам теперь мне нужно беседовать с его замом, потому что директор никогда не забудет мне тот разговор про вытяжку и то, что я ни разу не попросила мне пошить туфли, то есть в ноги ему за обувку не упала.
Работы по этим двум предприятиям было много. Но я согласилась ещё на одно. На механический завод, тот самый, на котором делали баночки для твёрдых духов и пружинки для шариковых ручек. Это предприятие мне добавили на четверть ставки — нужно было проводить там раз в год профосмотр и принимать по необходимости сотрудников в поликлинике, помогая организовать обследование и проконтролировать лечение. Деньги были очень нужны. Я согласилась.
Первый раз с фельдшером этого предприятия мы встретились на собрании отделения. Татьяна Александровна, несмотря свои на пятьдесят лет, очень активная, шустрая, только взгляд какой-то странный. Договорились о дне профосмотра, обсудили, каких специалистов дополнительно нужно пригласить. Вроде всё нормально. Фельдшер предлагает мне позвонить перед выходом и предлагает встретить меня внизу у проходной. Я себе думаю, что за гиперопека такая, а может это подхалимаж такой? А сама так вежливо отвечаю:
Что вы, Татьяна Александровна! Спасибо вам большое. Я знаю, где медпункт, пройду сама. Не беспокойтесь, не нужно меня встречать.
Хорошо, - говорит она.
И как-то, может мне показалось, странно на меня посмотрела.
Не нужно мне было отказываться от её предложения!
В день профосмотра явилась я на механический завод. «Переступила черту», вошла вовнутрь, останавилась в проходной — какое-то тяжелое гнетущее чувство навалилось вместе с воздухом и внутренней атмосферой. Контролёр подтвердил мне третий этаж и номер комнаты здравпунта. Я спокойно поднялась по лестнице. Люди проходили мимо, здоровались. Отметила, что практически все встретившиеся страдали какими-то врождёнными уродствами. Поднимаюсь на третий этаж и так уже себе вольготненько продвигаюсь к кабинету здравпунта. Как вдруг понимаю и страшно пугаюсь, потому что кто-то прыгает сзади мне на спину и начинает хватать за грудь. Слава Богу! До кабинета здравпункта было совсем близко, и я, стараясь не уронить авторитет, очень громким голосом громко говорю-кричу:
Татьяна Алексеевна, вы на месте? Можно войти?
Потолки в этом здании были очень высокими, за 5 метров. Из расположенных на этаже помещений стали выдвигаться люди и трое бросились ко мне. Но быстрее всех оказалась Татьяна Алексеевна. Я же не прерывала движение с прыгнувшим мне человеком на спину. Татьяна Алексеевна подлетела ко мне первой, шепнула «не волнуйтесь» и начала сдирать у меня со спины вполне себе симпатичную упитанную девушку, которая оказалась местной лесби. Она состояла на учете в психдиспансере по поводу агрессивной формы шизофрении. По срокам у неё вот-вот должно было начаться обострение основного заболевания. Тут и я как раз подоспела вовремя, прямо к обострению.
Вспрыгнувшую мне на спину девушку Татьяна Алексеевна отвела на её рабочее место. Вернулась, напоила чаем. И мы начали приём наших профосматриваемых. Третьей в кабинет вошла очень красивая, статная женщина. Я взяла её историю болезни, смотрю — на титульном листе карточки фамилия есть, имя написано, а отчества нет — прочерк. Попыталась спросить, отчетство какое, и почувствовала, что Татьяна Алексеевна очень сильно давит своей ногой мне на ногу. Я заткнулась, посмотрела даму, мы побеседовали немного. Расстались очень хорошо, довольные друг другом. И когда она ушла, бедная Татьяна Алексеевна бросилась снова извиняться за то, что ногу придавила. Мы договорились, что в следующий раз, если она и будет давить, то не так сильно. Оказалось, что эта молодая статная красавица в рабочих штанах — «жена» известного в определённых кругах каталы, которого обманутые им в поезде игроки выкинули на ходу из вагона. Она никогда не работала, но вот пришлось после пропажи мужа пойти к станку — для «нового брака» с авторитетом она уже была не «фартовой» по внешности, поэтому решила зарабатывать самой. А по поводу отчества — выросла она в детдоме, отца не знала и очень этим гордилась, ставила прочерк во всех документах.
Приняли ещё несколько пациентов, сходили пообедать. Вернулись в медпункт. И вдруг дверь распахивается, в кабинет влетают несколько человек и истошно орут: «Татьяна Алексеевна, Елена Константиновна!(как-то быстро информация о враче распространилась) Да что же это такое делается! Мартынова опять пляшет!».
Я уже опытная, знаю, что механический завод — организация по трудоустройству инвалидов, большая часть которых люди с длительно текущими психическими заболеваниями, прячусь за спину Татьяны Алексеевны. Она бочком, как в психиатрической больнице передвигается по коридору, и я за ней. Боком движешься вдоль правой стены, одним глазом смотришь вперёд, вторым глазом — назад, чтобы ещё кто-нибудь не прыгнул или шайбой по башке не дал! Рабочие бегут впереди нас. Хорошо, что цех на том же этаже. Мы все впихиваемся в огромное помещение с высоченными потолками и видим следующую картину. Посередине помещения цеха толпа вкруг. Аккуратненько раздвигаем хлопающих в ладоши товарищей и осознаём с Татьяной Алексеевной, что Мартынова, молодая худенькая довольно симпатичная женщина, разделась догола и радостно пляшет в кругу своих поклонников. Это был очередной приступ. Скорая психиатрическая помощь через пятнадцать минут. И стационар в психбольнице сроком на пол года. Через год на таком же профосмотре возмущенные рабочие снова позвали нас угомонить разбушевавшуюся Мартынову. На этот раз к ней была очередь в мужской раздевалке. Мартынова всем желающим принимала минет. Нам с фельдшером пришлось подождать окончания очередного процесса. Через шесть месяцев в больнице же она родила очередного шестого ребёнка. Мы исходили весь райздравотдел с просьбой разрешить частичную стерилизацию Мартыновой. Просили использовать все меры, чтобы не допустить рождения новых детей. Всех малышей ждала одна и та же судьба - со дня рождения их переводили в детдом. Мартынова не могла о них заботиться, по пол года она проводила в психиатрической больнице. Просили помочь органы здравоохренения в решении такого сложного вопроса. Но понимания не достигли. Нам твердили, что насильно лишать женщину возможности стать матерью нельзя. Никто не хотел делать лишнюю работу, никто не хотел понять, что разговор идёт о пациентке с агрессивным течением шизофрении, что мы должны защитить и уже рожденных ею детей и ещё не рождённых, которых ждала такая же участь.
Не счесть всяких историй и событий, с которыми я никогда бы не встретилась в своей обычной жизни. Это была работа. Срез московских рабочих судеб, истории жизни обычных тружеников, людей со всех концов СССР, приехавших работать по лимиту на московские заводы и фабрики. Большой труд физический и моральный для любимой дочки из полубогемной московской семьи. А самое главное — настоящая работа, начало «серьёзной» карьеры, колоссальный опыт медицинский профессиональный, опыт общения с разным людьми, разными психологиями и психогенетиками. Моя боль и ответственность по отношению к своим пациентам, осознание необходимости помочь всем, кому моя помощь нужна, включая людей абсолютного московского «дна».
Жизнь движется вперёд, медицинская работа сейчас совсем другого уровня. Я часто думала о том, что не хотела, чтобы моя дочь прожила хоть часть тех сложных моментов в профессии, которые прожила я. Поэтому внутренне была против того, чтобы она стала врачом. Наверное была не права, не дооценив, что у неё моя группа крови и что она тоже научится сражаться с чудовищами!
Это музыка нашей молодости. Че, плясали конечно. Отдыхали конечно. Врачи обязаны...
Во время учебы в мединституте к этому времени зимняя сессия была сдана, отработки отработаны, «хвосты отрезаны». А к приёму измученных медицинскими науками студентов были готовы подмосковные дома отдыха и пансионаты. Наша компания зимние каникулы проводила в «Ёлочке». Ели, пили, плясали до утра, еле просыпались на завтрак. Короче, оттягивались как могли. Да! Ещё в промежутках катались на лыжах, играли в волейбол и совсем от лени садились на саночки с горочки — благо под Звенигородом протекает Москва-река, берега высокие, было с чего скатиться!
Сдав экзамены, быстренько сложив вещички, набивались в электричку. И как только сползали на станции с поезда, останавливались for a while, чтобы вдохнуть полной грудью, одуревши от свежего воздуха. Первые две ночи спали без задних ног. Казалось невозможным, что вокруг тебя такая свежесть. Хотелось напитаться, надышаться этим воздухом, съесть его, как витаминный мармелад, и чтобы вся одежда им пропахла. Так-то в обычной жизни были мы все пропахшие больницами, на базе которых проходили занятия студентов медицинского института.
Я училась в третьем меде, Московском медицинском стоматологическом институте, на лечебном факультете. Он был основан в 1922 году и теперь вполне заслуженно носит звание Московского государственного медико-стоматологического Университета имени А.И. Евдокимова (основоположник научной школы отечественной школы хирургической стоматологии). В наше время факультетов было три: лечебный, стоматологический и гигиены. Сейчас семь. Лечебный факультет был открыт в 1968 году, первый выпуск состоялся в 1972г., а в 1974 было создано вечернее отделение. По-русски говоря, лечебный факультет был создан для нужд Москвы, города, стремительно разроставшегося, наполнявшегося приезжими и приезжавшими работать по лимиту. Из нас, поступивших в 1972 и закончивших в 1978, готовили «черную кость» московского здравоохранения. После окончания нас всех должны были оставить в Москве и направить на работу в скорую помощь и поликлиники. Принимали на лечебный факультет москвичей и живущих в ближнем Подмосковье.
На первом курсе мы заново по-медицински выучили химию и физику, настоялись в анатомичках у каталок со свежими трупами, приготовленными для учебного препарирорвания, вызубрили гистологию — науку о строении тканей. Потом перешли к патологической анатомии, физиологии и так далее. Долгие шесть лет занятия с девяти до шести каждый день. Пропущенные отрабатывали по вечерам. Короче, после окончания института и интернатуры, мы могли практически всё по профилю лечебное дело. Ничего не боялись, потому как были вымуштрованы на базе 36 городской клинической скоровспомощной больницы, куда везли всех и вся со всякими болезнями, страшными травмами, где был инфекционный роддом, в который попадали роженицы из числа женщин самых разнообразных профессий и социальных слоёв. Помогали 36 в нашем образовании более интеллигентные 50, 70, 33 Остроумовская больницы, а также 15 психиатрическая, туберкулёзные, кожвендиспансеры города Москвы.
Работать в Склифе после окончания интернатуры было очень тяжело. Моей дочери было три годика, и проводить сутки через трое, а также кучу ночных дежурств в стационаре я не смогла. Оставить малышку и уйти на дежурство, а потом сидеть допоздна и корпеть над статьями для научных журналов вместо того, чтобы отдавать всё свободное время ребёнку. Решила, что заниматься «серьёзной» карьерой буду, когда моё солнышко подрастёт и отправилась в поликлинику рядом с домом. Меня взяли в промышленное отделение. Раньше каждое уважающее себя крупное предприятие имело свою же собственную медсанчасть. Те предприятия, исследовательские институты, заводы, расположенные в черте Москвы, которые не могли организовать свою собственную медицинскую службу, прикреплялись к «промышленным отделениям» крупных поликлиник. Врачи промышленного отделения вели несколько закрепленных за ними предприятий. Проводили осмотр людей при приёме на работу, организовывали профосмотры, наблюдали пациентов с острыми заболеваниями, лечили всех заболевших, вели кучу документации и взаимодействовали с начальством. Все работники прикреплённых к промышленному отделению предприятий, прописанные в других районах, могли прийти на приём, обратиться по любому вопросу к нам, терапевтам промышленного отделения. Пол дня мы проводили на закреплённых за нами медпунктах заводов и НИИ, а вторую половину рабочего дня сидели на приёме в поликлинике и принимали всех, кто пришел на приём без различия «мой» это пациент или с другого, не прикреплённого ко мне предприятия. Вот тогда, уже тогда я поняла всю несправедливость советской системы распределения заработанного, в кавычках - «по труду». В одну смену в промышленном отделении принимало два терапевта. Работники заводов, фабрик, научных институтов района могли выбрать любого врача. То есть могли пойти на приём и ко мне, и к моей коллеге. Так вот получалось, что у дверей моего кабинетав всегда сидела длиннющая очередь. Никогда, за редким-редчайшим — по пальцам перечесть - исключением, я не могла уйти с работы вовремя, не могла отказать тем, кто слёзно просил принять. А моя коллега, около кабинета которой восседало два-три человека, успевала напиться чаю, почитать книгу, накраситься и спокойненько равно в двенадцать (завершение утреннего полприёма) или в шесть часов вечера (вечернего) отправиться домой. При этом зарплата у нас была одинаковой. И заведующая отделением, извиняясь, мне говорила: «Ну, Леночка, что ты! Тебя так все любят! Все к тебе на приём хотят!».
Блин! Так все и хотели, потому что толку от встречи с моей головой им было больше, чем с мозгом моей соседки. До сих пор помню её дурацкую улыбку.
Работать было трудно. В моём ведении был научно-исследовательский институт с опытным заводом, обувная фабрика «Труд» и на четверть ставки механический завод, на котором делали баночки для твёрдых духов и пружинки для шариковых ручек.
В НИИ работали понятные люди, и болели они понятно. В принадлежащем институту заводу работники были разные: простые работяги из Подмосковья, с Украины, над открытыми ваннами с соляной и серной кислотой стояли бывшие зэки — их больше никуда не брали. Вот они болели страшно и всегда тяжело. Если язва, то прободная, если инсульт, то смерть на рабочем месте.
Это был совсем другой мир, чем в тот, в котором жила я. Нас, молодых врачей ненавидели старшие коллеги, заскорузлые в своём незнании нового. Раньше не было обязательного сертифицирования врачей и большинство старших закисало на своих должностях, не желая поменять представления о новых методах врачебной работы. Но несмотря на их палки в колёса, мы бились, сражались за своих пациентов, были по-настоящему ответственны по отношению к тяжело трудящися москвичам.
Помогали нам, молодым докторам, фельдшерицы здравпунктов, наши заместители на местах в подшефных предприятиях. Следили за диспансерными больными — тогда все имеющие хоть какую болезнь, состояли на учете и проходили ежегодное обследование, а при необходимости лечение амбулаторное или стационарное. Моим главным помощником была Надежда Рейн, фронтовичка и правдоруб, заведующая здравпунтом завода с НИИ, которую боялось все поликлиническое и районное начальство. Правду-матку она рубила нещадно, медицинское начальство посылала громко и резко на три буквы. Меня очень уважала, была предана медицинской совестью, все вопросы обсуждала, советовалась, во время приёма пациентов в кабинете медпункта ходила на цыпочках, и гордо вышагивала рядом во время проверок цехов и лабораторий. Мы очень дружили, и она знает, что в День защитника Отечества всегда поднимаю рюмку её Светлой памяти.
Два других фельдшера — это отдельный абзац в истории. Татьяна Сергеевна — фельдшер, заведующая здравпунком на обувной фабрике. Очень симпатичная и организованная женщина. Ей приходилось крутиться между начальством в поликлинике и директоратом завода. Медицинскому начальству поликлиники и района нужна была обувь, потому как купить было нечего, даже в нашем фирменном «Доме Обуви» на Проспекте Мира. Организовывать процесс индивидуального пошива для каждого и договариваться с начальством обувной фабрики должна была фельдшер здравпунта. Разобравшись в вопросе, я ходила на приём на обувную фабрику в лучших туфлях, чтобы не дай Бог! никакая гадина не пыталась меня купить пошитыми ботинками и заставить плясать под свою дудку.
Раньше в каждой советской организации существовала строжайшая социалистическая иерархия. На обувной фабрике была одна принцесса после главного короля — отца-директора. Это заведующая складом, страшная, противная и очень наглая тётка. Во время обеденного перерыва она садилась в столовой за самый видный столик в центре зала. Покупала порцию свёклы с майонезом и в буфете половину огромной туши осетра горячего копчения. Брала у поваров нож (обычно ножи в столовых не выдавали) и, демонстративно поглядывая вокруг, отрезала толстенные куски этой Прости Господи! осетрины и томно у всех на глазах жевала.
Рабочие получали немного, осетриной затариваться не могли, и напрочь зависели от заведующей складом. Какую кожу выдаст - такого качества туфли сделают. От этого зависит заработок и премия. Поэтому трудящий люд ходил, вежливо ей кланялся, желал хорошего аппетита. Зрелище, надо сказать, было премерзкое.
Завод был реконструирован, к кажому рабочему месту подведена вытяжка и вентилляция. Это было очень важное, очень нужное дело. Рабочие трудились, используя токсичные клеи, вредное воздействие которых реально можно было уменьшить, используя вытягивающие устройства. Но как-то во время обхода цехов я увидела, что вытяжка не работает. Устроила выездное совещание районного профпатолога, заведующей отделением, фельдшера и себя лично. Мы заявились к директору завода. Он принял нас, развалясь в кресле. Достал из шкафа бутылку воды, откупорил и спросил, чего надо. Профпатолог начала выступать, я добавила. Вентилляцию включили. С тех пор директора я не видела ни разу — фельдшер, извиняясь, говорила, что по всем вопросам теперь мне нужно беседовать с его замом, потому что директор никогда не забудет мне тот разговор про вытяжку и то, что я ни разу не попросила мне пошить туфли, то есть в ноги ему за обувку не упала.
Работы по этим двум предприятиям было много. Но я согласилась ещё на одно. На механический завод, тот самый, на котором делали баночки для твёрдых духов и пружинки для шариковых ручек. Это предприятие мне добавили на четверть ставки — нужно было проводить там раз в год профосмотр и принимать по необходимости сотрудников в поликлинике, помогая организовать обследование и проконтролировать лечение. Деньги были очень нужны. Я согласилась.
Первый раз с фельдшером этого предприятия мы встретились на собрании отделения. Татьяна Александровна, несмотря свои на пятьдесят лет, очень активная, шустрая, только взгляд какой-то странный. Договорились о дне профосмотра, обсудили, каких специалистов дополнительно нужно пригласить. Вроде всё нормально. Фельдшер предлагает мне позвонить перед выходом и предлагает встретить меня внизу у проходной. Я себе думаю, что за гиперопека такая, а может это подхалимаж такой? А сама так вежливо отвечаю:
Что вы, Татьяна Александровна! Спасибо вам большое. Я знаю, где медпункт, пройду сама. Не беспокойтесь, не нужно меня встречать.
Хорошо, - говорит она.
И как-то, может мне показалось, странно на меня посмотрела.
Не нужно мне было отказываться от её предложения!
В день профосмотра явилась я на механический завод. «Переступила черту», вошла вовнутрь, останавилась в проходной — какое-то тяжелое гнетущее чувство навалилось вместе с воздухом и внутренней атмосферой. Контролёр подтвердил мне третий этаж и номер комнаты здравпунта. Я спокойно поднялась по лестнице. Люди проходили мимо, здоровались. Отметила, что практически все встретившиеся страдали какими-то врождёнными уродствами. Поднимаюсь на третий этаж и так уже себе вольготненько продвигаюсь к кабинету здравпунта. Как вдруг понимаю и страшно пугаюсь, потому что кто-то прыгает сзади мне на спину и начинает хватать за грудь. Слава Богу! До кабинета здравпункта было совсем близко, и я, стараясь не уронить авторитет, очень громким голосом громко говорю-кричу:
Татьяна Алексеевна, вы на месте? Можно войти?
Потолки в этом здании были очень высокими, за 5 метров. Из расположенных на этаже помещений стали выдвигаться люди и трое бросились ко мне. Но быстрее всех оказалась Татьяна Алексеевна. Я же не прерывала движение с прыгнувшим мне человеком на спину. Татьяна Алексеевна подлетела ко мне первой, шепнула «не волнуйтесь» и начала сдирать у меня со спины вполне себе симпатичную упитанную девушку, которая оказалась местной лесби. Она состояла на учете в психдиспансере по поводу агрессивной формы шизофрении. По срокам у неё вот-вот должно было начаться обострение основного заболевания. Тут и я как раз подоспела вовремя, прямо к обострению.
Вспрыгнувшую мне на спину девушку Татьяна Алексеевна отвела на её рабочее место. Вернулась, напоила чаем. И мы начали приём наших профосматриваемых. Третьей в кабинет вошла очень красивая, статная женщина. Я взяла её историю болезни, смотрю — на титульном листе карточки фамилия есть, имя написано, а отчества нет — прочерк. Попыталась спросить, отчетство какое, и почувствовала, что Татьяна Алексеевна очень сильно давит своей ногой мне на ногу. Я заткнулась, посмотрела даму, мы побеседовали немного. Расстались очень хорошо, довольные друг другом. И когда она ушла, бедная Татьяна Алексеевна бросилась снова извиняться за то, что ногу придавила. Мы договорились, что в следующий раз, если она и будет давить, то не так сильно. Оказалось, что эта молодая статная красавица в рабочих штанах — «жена» известного в определённых кругах каталы, которого обманутые им в поезде игроки выкинули на ходу из вагона. Она никогда не работала, но вот пришлось после пропажи мужа пойти к станку — для «нового брака» с авторитетом она уже была не «фартовой» по внешности, поэтому решила зарабатывать самой. А по поводу отчества — выросла она в детдоме, отца не знала и очень этим гордилась, ставила прочерк во всех документах.
Приняли ещё несколько пациентов, сходили пообедать. Вернулись в медпункт. И вдруг дверь распахивается, в кабинет влетают несколько человек и истошно орут: «Татьяна Алексеевна, Елена Константиновна!(как-то быстро информация о враче распространилась) Да что же это такое делается! Мартынова опять пляшет!».
Я уже опытная, знаю, что механический завод — организация по трудоустройству инвалидов, большая часть которых люди с длительно текущими психическими заболеваниями, прячусь за спину Татьяны Алексеевны. Она бочком, как в психиатрической больнице передвигается по коридору, и я за ней. Боком движешься вдоль правой стены, одним глазом смотришь вперёд, вторым глазом — назад, чтобы ещё кто-нибудь не прыгнул или шайбой по башке не дал! Рабочие бегут впереди нас. Хорошо, что цех на том же этаже. Мы все впихиваемся в огромное помещение с высоченными потолками и видим следующую картину. Посередине помещения цеха толпа вкруг. Аккуратненько раздвигаем хлопающих в ладоши товарищей и осознаём с Татьяной Алексеевной, что Мартынова, молодая худенькая довольно симпатичная женщина, разделась догола и радостно пляшет в кругу своих поклонников. Это был очередной приступ. Скорая психиатрическая помощь через пятнадцать минут. И стационар в психбольнице сроком на пол года. Через год на таком же профосмотре возмущенные рабочие снова позвали нас угомонить разбушевавшуюся Мартынову. На этот раз к ней была очередь в мужской раздевалке. Мартынова всем желающим принимала минет. Нам с фельдшером пришлось подождать окончания очередного процесса. Через шесть месяцев в больнице же она родила очередного шестого ребёнка. Мы исходили весь райздравотдел с просьбой разрешить частичную стерилизацию Мартыновой. Просили использовать все меры, чтобы не допустить рождения новых детей. Всех малышей ждала одна и та же судьба - со дня рождения их переводили в детдом. Мартынова не могла о них заботиться, по пол года она проводила в психиатрической больнице. Просили помочь органы здравоохренения в решении такого сложного вопроса. Но понимания не достигли. Нам твердили, что насильно лишать женщину возможности стать матерью нельзя. Никто не хотел делать лишнюю работу, никто не хотел понять, что разговор идёт о пациентке с агрессивным течением шизофрении, что мы должны защитить и уже рожденных ею детей и ещё не рождённых, которых ждала такая же участь.
Не счесть всяких историй и событий, с которыми я никогда бы не встретилась в своей обычной жизни. Это была работа. Срез московских рабочих судеб, истории жизни обычных тружеников, людей со всех концов СССР, приехавших работать по лимиту на московские заводы и фабрики. Большой труд физический и моральный для любимой дочки из полубогемной московской семьи. А самое главное — настоящая работа, начало «серьёзной» карьеры, колоссальный опыт медицинский профессиональный, опыт общения с разным людьми, разными психологиями и психогенетиками. Моя боль и ответственность по отношению к своим пациентам, осознание необходимости помочь всем, кому моя помощь нужна, включая людей абсолютного московского «дна».
Жизнь движется вперёд, медицинская работа сейчас совсем другого уровня. Я часто думала о том, что не хотела, чтобы моя дочь прожила хоть часть тех сложных моментов в профессии, которые прожила я. Поэтому внутренне была против того, чтобы она стала врачом. Наверное была не права, не дооценив, что у неё моя группа крови и что она тоже научится сражаться с чудовищами!
Это музыка нашей молодости. Че, плясали конечно. Отдыхали конечно. Врачи обязаны...
Понравилось?
Поделись с друзьями!
Похожие записи
Обо мне
Ангелы держали за руки
Вчера в кафе я вдруг остро почувствовала вкус тлеющего Кента. Закурила девушка за соседним столом..
Обо мне
Париж, Париж
Я знаю Париж давно, очень давно. И страшно переживала случившиеся в почти что родном для меня городе теракты…